Жан Вальжан очутился в каком-то обширном саду довольно странного вида; то был один из тех унылых садов, которые будто созданы для того, чтобы смотреть на них зимой и ночью.
Сад был продолговатой формы, в глубине тянулась аллея тополей, по углам довольно высокие деревья, посередине открытое пространство, на котором виднелось огромное одинокое дерево, потом несколько фруктовых деревьев, ветвистых, как огромные пучки хворостника, грядки овощей, дынная грядка, стеклянные колпаки которой блестели при лунном свете, и старая сточная яма. Тут и там стояли старые каменные скамейки, почерневшие от мха. Прямые аллеи были обсажены кустарником. Дорожки до половины заросли травой, а зеленоватая плесень покрывала все остальное.
Около Жана Вальжана возвышалось строение, крыша которого послужила ему для спуска, тут же лежали вязанки хвороста, сваленные в кучу, а позади, у самой стены, была каменная статуя с изувеченным лицом, смутно выступавшим в темноте как безобразная маска.
Это строение представляло собой развалины, в которых можно было различить разоренные комнаты; одна из них, вся загроможденная, по-видимому, служила амбаром. Главное здание улицы Прямой стены, выходившее также на улицу Малый Пикпюс, было обращено двумя своими внутренними фасадами, стоявшими под прямым углом, в сад. Все окна его были снабжены решетками. С внутренней стороны эти фасады имели еще более мрачный вид, чем с наружной. Нигде не пробивался ни один луч света. Окна в верхних этажах были как в тюрьмах. Один из фасадов отбрасывал на другой тень, расстилавшуюся в саду как огромное черное покрывало.
Других домов не было видно. Конец сада исчезал во мгле ночи. Впрочем, там смутно можно было различить стены, скрещивающиеся друг с другом, и низкие кровли вдоль улицы Поленсо.
Нельзя себе представить ничего более дикого и мрачного, чем этот сад. Там не было ни души, — и это понятно, если принять во внимание поздний час; но это место как будто не было создано для того, чтобы люди ходили по нему, даже среди ясного дня. Первым делом Жана Вальжана было отыскать свои башмаки и обуться, потом войти в сарай с Козеттой. Беглеца всегда мучает страх, что он еще недостаточно хорошо спрятался. Девочка, не переставая думать о Тенардье, тоже инстинктивно старалась забиться как можно дальше. Козетта дрожала и прижималась к старику. Слышался шум и суета, производимые патрулем, который обыскивал глухой переулок и улицу, раздавались удары прикладами по камню, обращения Жавера к агентам, которых он расставил по разным местам, его ругательства, перемешанные со словами, которых нельзя было разобрать.
Через четверть часа шум за стеной стал стихать и удаляться. Жан Вальжан затаил дыхание. Он тихо положил руку на губы Козетты. Впрочем, в уединенном месте, в котором он находился, царило такое невозмутимое спокойствие, что этот страшный шум, столь близкий и яростный, не набрасывал на него и тени тревоги. Эти стены казались выстроенными из глухих камней, о которых говорит Святое Писание.
Вдруг среди безмятежной тишины раздались новые звуки; звуки небесные, божественные, несказанные, столь же очаровательные, насколько первые были ужасны. Из темноты лился гимн; лучезарная молитва и гармония разливались среди мрачного безмолвия ночи: это оыли женские голоса, смесь чистых девственных и наивных детских голосов; это были голоса неземные, похожие на те звуки, которые еще слышатся новорожденным и уже раздаются в ушах умирающих. Пение исходило из мрачного здания, господствовавшего над садом. В ту минуту, как удалялся содом демонов, приближался во тьме хор ангелов.
Козетта и Жан Вальжан упали на колени. Они не знали, что это такое, где они, но оба чувствовали, и старик и ребенок, и кающийся грешник и невинный младенец, что надо пасть ниц. Эти голоса имели ту особенность, что они не мешали зданию казаться пустынным. Это было словно чудесное, сверхъестественное пение в необитаемом жилище.
Пока голоса пели, Жан Вальжан уже ни о чем не думал. Он не видел мрака, перед глазами его было лазурное небо. Внутри его как будто вырастали крылья, ощущение, знакомое всем нам.
Пение смолкло. Быть может, оно продолжалось долго; Жан Вальжан не сознавал, сколько времени. Часы экстаза всегда длятся одно мгновение. Все снова погрузилось в безмолвие. Все исчезло — и то, что страшило, и то, что успокаивало душу. Ветер шелестел на гребне стены сухими былинками, производя тихий заунывный звук.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь